У меня спина болит, и вообще я встать не могу, сил нет, - говорю я ему на предложение прошвырнуться.
Слышь, подруга,- говорит он мне, - хорош героин жрать.
Кто??? Я???
Я лежу на кровати, убитая в сопли. Рядом сидит он, держит меня за руку и плачет.
Я боюсь за тебя, говорит он, - Это страшная штука. Я молчу.
Я думаю, что мне все это снится. Условный сигнал под окнами. Я вылетаю из подъезда. Машина рвет с места. Мы носимся по ночной Москве, выписывая странные круги.
Что случилось? - спрашиваю я.
За мной следят, - говорит он.
Я заглядываю в его бездонные глаза-блюдца. - Аааа, - говорю я, - ну да… следят…

Мы в гараже. Он колдует над раствором. Мы уже не врем друг другу. Мы теперь просто делаем это вместе. Мы всегда вместе. Кстати, вместе – не так страшно, самое страшное – одиночество. По сравнению с ним все остальное ерунда. Постепенно и то, чего я боюсь больше всего на свете, уходит из нашей жизни. На его место прочно и незаметно встает то, чего так боялся он.

Ты достал деньги? – спрашиваю я. Он уехал за деньгами к своему отцу.
Я звоню барыге. Барыга говорит, что у него осталось пара чеков, и если я не заберу их через полчаса, он их отдает другому.
Да. Все ок, - говорит он мне. Я несусь к остановке встречать его.
Бежим скорее, говорю я, не успеем.
У меня нет денег, - говорит он. Я столбенею.
Как нет…? Да ты…, - я в отчаянии бросаюсь на него с кулаками, - да как…
Он делает резкое движение, и я падаю от боли.

Лумумба. Кто ж не знает старика Лумумбу. Мы идем к машине. По моему светящемуся лицу, наверное, за километр видно, что у нас все хорошо, потому как есть. Как только мы садимся в машину, из соседней восьмерки выскакивают четверо амбалов и начинают ломиться к нам в двери. Ломятся чем-то очень тяжелым. Мы уходим от них, я рвусь показать им фак, а он кричит мне – если нас догонят, как только поставят раком у машины – глотай.
На этот раз глотать не пришлось.

Та же Лумумба. На этот раз – пришлось. В смысле глотать. Нам не поверили, что мы тут просто гуляем, но почему-то отпустили. За пару домов от Лумумбы мы ковыряемся палочками в рвоте, отыскивая шарики с заветным содержимым. На следующий день товарищ, бывший там с нами, приносит слабительное. На всякий случай. Никто ж толком не помнит, сколько их там было, шариков этих.

Родители догадались. Наконец-то. Нам выделена полка в холодильнике. Полка постоянно стоит пустой. Мы очень экономно и рачительно расходуем средства. А еду предпочитаем воровать из гаража его отца. Все чаще ночи я провожу в ванной, коленками под кипяток. Мы решаем уехать в деревню.

Через три дня мы возвращаемся обратно. Мы снова уезжаем. И снова возвращаемся. Мы сидим дома, пока один из нас не начинает уговаривать другого, а этот другой радостно соглашается. Мы тупо лежим на кровати, наблюдая за стрелкой часов. Почему так? Почему все вдруг получилось так? Я так больше не могу.

Девятнадцатая клиника. При институте наркологии. Нас сюда положил его отец. Сначала меня, а потом, через две недели, и его. Ведь в институте то должны знать, как лечить наркоманов, верно? Это лучше чем Семнашка. Гораздо лучше. Я сплю две недели подряд – таблеток и уколов они не жалеют. Персонал вежлив и обходителен. И все. Таблетки и обходительность.

На выходные меня впервые отпускают домой. Дома я откачиваю его в ванной от передоза, а остаток проношу с собой.
Мы ведь только один раз, верно? - так говорим мы себе и друг другу, выписавшись из больницы. Всего один раз.
Я остаюсь у подруги, а он едет домой. Вечером я узнаю, что его до сих пор нет. Я вру и выкручиваюсь. Я вру и выкручиваюсь до тех пор, пока его отец не выясняет наконец-то, где он. Его приняли в метро, и сейчас он в милиции. Я точно знаю, что у него ничего с собой не было. А они говорят, что было – и не мало.

Люди с теплыми глазами. Я тоже хочу такие глаза. У них такие глаза, как - будто они знают что-то очень, очень важное. То, что греет их, и позволяет им греть других. Особенно у него. Они – это христиане. Он – это священник, к которому нас привел его отец. Это его последняя надежда, он не знает, что еще с нами сделать и надеется на чудо.

Священник проводит встречи для тех, кто хотел бы больше узнать о Боге, о Библии, о вере. Я ничего этого не хочу, но я хочу такие же глаза. По дороге домой мы решаем, что сделаем еще одну попытку. Может быть, эти люди нам помогут. На звонок в дверь нашей квартиры нам открывает человек с автоматом. Нам даже не дают попрощаться.
Кабинет. Еще один кабинет. Сколько их было в моей жизни – вот таких вот кабинетов. Злой полицейский и добрый полицейский. Классика жанра. Жаль, что я об этом не знаю. Вопросы и угрозы. Бесконечные вопросы и угрозы.
Где пистолет?!
А хочешь, мы посадим тебя в камеру к милым девочкам? На пару-тройку дней? А? Что ты знаешь о таком то?!
Ну что ты… мы же понимаем, что ты не виновата, ну просто с парнем не повезло…
Кого из этих людей ты знаешь?!
В глаза смотреть, сука!!

Семь часов. Семь часов ада. Их не интересуют наркотики, якобы найденные у него в кармане. Их интересует совсем, совсем другое. Половину этого времени я смотрю на фотографию из бывшего когда-то моим фотоальбома, конфискованного при обыске. На ней я.

Солнечная Барселона, белые шелковые летящие брюки, счастливая улыбка на красивом лице…
Кабинет. Я не могу. Прости меня. Я предам тебя.
Шары плавают по комнате. Они очень красивые. И яркие. Такие яркие, что сквозь них почти не видно ни моего ни его отца. Его отец тормошит меня и кричит.
Что?! Что ты им сказала?! Это важно?! О чем они тебя спрашивали?!
Я улыбаюсь и молчу. А зачем?
Я выпила все таблетки, которые мне так щедро выписали в больнице.
Прости меня, моя любовь.